В отчаянии, Хома почувствовал, что крыльцо под ним закачалось. Прислонившись к стене мазанки, он грузно опал, оставив на стене хаты кровавые следы.

Вдруг дверь отворилась, и строгим голосом баба сказала девочке:

– Сиди тут, я скоро приду!

Девочка послушно кивнула и, обняв мать, скрылась за дверью.

Прикрыв за собой дверь, баба взглянула на упавшего бурсака, покачала головою и, подхватив под мышки, кряхтя, поволокла его за хату на задний двор. Там, бережно уложив его на мягкую траву лицом вниз, она осторожно сняла зипун, разорвала рубаху, пальцами осторожно отдирая те куски ткани, что прилипли особенно крепко. Ее движения были легки и бережны, но Хома все равно вскрикивал при каждом прикосновении.

Удалив рубаху, баба принесла ведро воды. И, смочив тряпицу, стала осторожно промывать раны. Тут Хома по-настоящему завыл.

Когда дошла очередь до живота, парень смущенно убрал ее руку, решив, что вымоется сам.

Баба лукаво улыбнулась, послушно присела рядом на траву и, скрестив ноги, стала штопать зипун. Работа спорилась у нее хорошо. И хоть зипун был весь издырявлен, закончила она шитье даже быстрее, чем Хома успел вымыться. Похлопав себя по большому животу и глядя, как парень, Хома, болезненно вздрагивая, стягивает сапоги, она спросила:

– Это чудище вас так?

Бурсак кивнул. Баба с болью закусила губу, не решаясь больше расспрашивать. Пока он умывался, она сбегала в хату.

Крепко перевязав бурсака, она подала ему новую рубаху, значительно больше нужного по размеру, да крепкий дорожный мешок.

Хома принял все с благодарностью, но не спешил одеваться, в надежде, что баба догадается накормить его.

Баба оказалась не только доброй, но и догадливой. Снова тяжело поднявшись, она ушла, покачиваясь из стороны в сторону, как уточка, и вернулась с кувшином сивухи и миской тушеной капусты.

Хома не любил тушеную капусту. Но с голоду набросился на нее, наворачивая за обе щеки. Услышав смешок, Хома заметил, что из узкого окна мазанки за ними наблюдают две конопатые девочки.

Поймав его взгляд, шинкарка сердито замахала руками, и девочки исчезли. Помолчав, она холодно спросила, отвернувшись в сторону:

– Как он там?

– Хто? – набив полный рот так, что стекало по усам, Хома непонимающе поглядел на нее.

Баба с досадой сорвала одуванчик и, отбросив в сторону, замолчала.

– А-а-а, Горивит?! – наконец догадался гость.

Шинкарка поморщилась, словно уже само это имя вызывало у нее слишком неприятные воспоминания.

– Он хорошо,– обтерев рот, успокоил ее Хома. И, отложив миску, многозначительно прибавил: – Собирается заработать грошей да вернуться к семье.

Щеки бабы вспыхнули. Она резво вскочила, выхватив из рук гостя кувшин с сивухой, и поглядела на него так, будто бы он был виноват во всех ее бедах разом.

– Скоро с поля вернется мой муж,– надменно вздернув нос, процедила она.– Тебе пора.

Хома смутился, с трудом натянул сапоги. Медленно поднявшись, отметил про себя, что перевязанная спина болела гораздо меньше. Нацепив рубаху и починенный зипун, он сердечно поблагодарил хозяйку, едва успев выкрикнуть слова благодарности ей в спину,– так быстро она удалилась. И, обогнув мазанку, вышел к калитке.

Возле сарая, проснувшись, снова забрехала старая собака. Обернувшись, Хома увидел, как пузатая зареванная баба обнимает на крыльце чудесных кудрявых девочек и с грустью и тревогой глядит ему вслед.

Долго ли, коротко ли он шел, но снова стало смеркаться, а до места назначения путь был еще неблизкий.

Перевязанная спина, покрытая соленым потом, снова начала жечь, да так, что хотелось сорвать повязки и ногтями чесаться до самой крови. Удивленный, что раны так долго его беспокоят, Хома терпеливо шел, но зуд становился все сильнее, пока ему не начало казаться, что вся его спина полыхает огнем. Хома тяжело дышал, медленно переставляя ноги, стараясь уберечь свои натертые пятки.

Широкий шлях давно закончился, превратившись в узкую тропу, по бокам заросшую камышами.

Впереди показалось небольшое озерцо. Скинув дорожный мешок (сивухи уже совсем не осталось, а к вяленому мясу, заботливо собранному в дорогу шинкаркой, бурсак так и не прикоснулся, решив оставить на потом, а потом почувствовал себя худо. Упав на колени возле озерца, он зачерпывал воду ладошками и долго жадно пил. Умыв уставшее с дороги лицо, он развернул мешок, намереваясь наконец испробовать мяса.

Вдруг раздался пронзительный птичий крик, и на соседний камень присел ястреб. Изредка поглядывая на Хому, ястреб принялся чистить серо-бурое оперение коротким загнутым клювом.

Отложив мешок в сторону, парень залюбовался неожиданным гостем. Наклоняя голову, гордая грациозная птица наблюдала за ним желто-оранжевыми глазами. И вдруг, взмахнув мощными крыльями, с криками улетела в сумрак.

Поглядев ей вслед, бурсак сбросил одежду и неуклюже полез в озерцо, путаясь в камышах и поскальзываясь на глине.

Тотчас размокшую от воды повязку он снял, намотав на руку. Когда раны наконец перестали печь от прохладной воды, парень сел на мелководье, осматривая свои истертые ноги и слушая ночное пение цикад да лягушек.

В какой-то момент пение смолкло. Просидев несколько минут в полной удивительной тишине, которую не нарушал даже ветер, он похлопал ладошками по воде. Вдруг в отражении ему привиделось, что за ним кто-то стоит. Обернувшись, он никого не заметил. Тогда парень снова залюбовался озером, краем глаза поглядывая на то, что происходит за его спиной.

На мгновение в воде снова отразилась улыбающаяся прекрасная дева. Вскочив, Хома стыдливо прикрыл наготу. Никого. Решив, что он просто устал, бурсак пробормотал, удивленно оборотившись к озеру и разглядывая его спокойную гладь:

– Откуда ж ей взяться-то здесь?

Покачав головою, Хома потянулся за одеждой и тут же завопил:

– Что за черт? Только что была здесь!

На песке лежала сабля, сапоги да шаровары. Мешка, зипуна и рубахи не было.

Схватившись за голову, парень нервно прошел по бережку туда-сюда.

– Видать, дьявол меня путает! Что же делать?!

Неподалеку в камышах послышался всплеск воды. Оборотившись, Хома увидел бредущую деву в одной исподней. На ее голове был венок из свежих цветов, вода едва доставала ей до тонких щиколоток, на тело налипли камыши. Черные волосы были слегка взъерошены и распущены, густыми волнами спадали они по белой спине до самой воды, бархатистая кожа светилась в лунном сиянии. Сквозь намокшую ткань выпирали упругие груди. Тонкими ручками она прижимала к животу сверток с Хоминой одеждой.

– Звыняйте,– осторожно позвал Хома, стыдясь наготы и боясь напугать девицу.

Обернувшись величественно, как настоящая царица, она молчаливо нахмурила черные блестящие брови: мол, чего тебе, хлопче?